Иоанн Креститель и ИисусТеория происхождения христианства / Иисус до Христа / Иоанн Креститель и ИисусСтраница 10
Существует несколько других отрывков, требующих комментариев.
«От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его, ибо все пророки и закон прорекли до Иоанна» (Мф. 11:12—13). Этому заявлению вторит и Лука:
«Закон и пророки до Иоанна; с сего времени Царствие Божие благовествуется, и всякий усилием входит в него» (Лк. 16:16).
Эти два отрывка кажутся загадочными, поскольку то, о чем в них идет речь, относится к Иоанну, а не к Иисусу. И если Тора останавливается на Иоанне, то новации вводит он, а не Иисус. В любом случае все это не связано с миссией Иисуса.
Однако при забавности фразеологии (см. гл. 5) речь, вероятнее всего, идет не о полной отмене Торы, а о простой оговорке, касающейся реального сообщения о Царстве Божьем. Это может отчасти объяснить необычный обратный порядок слов в отрывке из Матфея, где пророки имеют приоритет перед Законом. Смысл обоих отрывков — поскольку они относятся к чисто доктринальным аспектам миссий и Иоанна, и Иисуса — может просто заключаться в том, что Царство было объявлено ранее пророками и Торой, пока не появился Иоанн, за ним последовал Иисус, который пришел выполнить ту же задачу. Таким образом, Тора здесь рассматривается просто с точки зрения конкретной проблемы провозглашения Царства Божьего; это не вопрос об отмене Торы.
Наша информация о деталях убеждений Иисуса чрезвычайно скудна, поэтому, конечно, совершенно законно предположить, что, не намереваясь упразднять Тору, он в то же время мог желать дополнить ее, сделав упор на субъективные чувства индивидуума и т. д., опять-таки в согласии с установленной пророческой традицией, упомянутой выше. Возможно, его личный интерес концентрировался на глубине личной эмоции, а не на внешнем виде. Он определенно считал, что кардинальный аспект религии — любовь, о чем свидетельствует цитирование им Высшей Заповеди (Мк. 12:28—34), на основе книг Второзакония и Левит, хотя он неукоснительно следовал самой сильной традиции фарисейства. После разрушения Храма в 70 г. раввин Иоханан, ученик известного раввина Хиллеля, подчеркивал, что слова о нежной доброте стоят больше, чем жертвоприношения и Храм.
Любое предположение, выходящее за пределы акцентированной Иисусом религии любви, является необоснованной спекуляцией. Если и существует различие между этими двумя типами религии, то, похоже, ни одна из них не могла быть приемлемой для Иисуса и его поколения, для которых традиционная структура иудаизма была достаточно емкой, чтобы вместить в себя множество различных акцентов.
Короче говоря, невозможно рассматривать Иисуса иначе, чем как набожного иудея, однако иудея пророчествующего, т. е. он мог выходить за рамки закона.
Верно, что есть ряд отрывков, которые кажутся противоречащими поведению Иисуса в целом. Однако при более тщательном рассмотрении их мы видим, что столкнулись со случаем «лоскутного одеяла» евангелий, в которых эти примеры дошли до нас: они либо вырваны из контекста, либо являются включениями, происходящими из более ранней традиции.
Одно из самых известных изречений Иисуса, к примеру, иногда считается доказательством его решимости разорвать узы партикулярного иудаизма:
«Никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани: иначе вновь пришитое отдерет от старого, и дыра будет еще хуже. Никто не вливает вина молодого в мехи ветхие: иначе молодое вино прорвет мехи, и вино вытечет, и мехи пропадут; но вино молодое надобно вливать в мехи новые» (Мк. 2:21—22).
Секундное размышление покажет, что эта цитата, подобная замечаниям Иисуса о Субботе и законах питания, должна восприниматься как ссылка на определенный, давно забытый инцидент; поскольку, если бы всерьез была возможна его резкая интерпретация, т. е. если бы Иисус имел в виду, что надо отбросить в сторону «старые мехи» иудаизма, то ситуация оказалась бы непоправимо загадочной. Как уже говорилось, нигде в другом месте Иисус не проявил себя иудейским раскольником, но как в отрывке о хлебе для детей, который бросают псам, или более многословно в отрывке о бросании жемчуга перед свиньями (Мф. 7:6), который, несомненно, относится к этой же теме, он демонстрирует свое полное отождествление с Израилем в исключительно захватывающей и яркой форме.
Более правдоподобно то, что этот отрывок касается поста, и в нем Иисус защищает своих последователей, которые постятся не по фарисейской модели: в этом выразилась его озабоченность не самой практикой поста, а тем, что он мог рассматривать пост как проявление чрезмерного набожного тщеславия. В самой Торе не акцентировался ни один пост, кроме Дня Искупления (после того, как козел отпущения изгонялся в пустыню на десятый день седьмого месяца; Лев. 16:29, 23:27). Все другое, что соблюдали набожные евреи, отказываясь от пищи в соответствии с несколькими рекомендациями, сделанными пророками и в исторических писаниях (таких, как Вторая книга Самуила 12:16, Исаия 58, Иеремия 14:2 и т. д.), было не более чем обычаем Иисусовой эпохи. Таким образом, Иисус мог отличаться от других иудеев способом соблюдения поста и в то же время никоим образом не возражать против Торы. Вот почему вышеупомянутый отрывок надо рассматривать в более широком контексте, чтобы понять его скрытый смысл; но поскольку этот более широкий контекст отсутствует, мы обязаны рассматривать его в качестве специфического дискуссионного положения, вырванного из контекста. В любом случае Марк не указывает никакого особого основания, по которому Иисус произнес эту фразу, и не раскрывает общую структуру, в которой ее надо понимать. В результате мы должны интерпретировать ее, с одной стороны, в рамках специфического содержания (т. е. оценки поста), а с другой стороны, как дополнение других высказываний Иисуса, которые, несомненно, сделаны в рамках его одобрения Торы.