Формирование новой верыТеория происхождения христианства / Христос после Иисуса / Формирование новой верыСтраница 6
Все убеждения и культы имели своих последователей, которые приспособили их к общему распространенному повсюду стремлению к будущему вечному блаженству в таинственном потустороннем мире. Данный конгломерат религиозного материала был богат и достаточно разнообразен для того, чтобы каждый культ имел возможность объединить свое кредо с ритуалами самого различного происхождения.
Государственная религия впитала в себя божества завоеванных Римом народов. Таким образом, теперь на религиозном подъеме, фокусируемом концентрацией государственной власти и нацеленном только на спасение индивида, для христианства сформировалось естественное основание.
Обычные люди как само собой разумеющееся принимали различие между материей и духом. Дух представлял собой добро, то есть устремление души; материя была злом. Следовательно, спасение для обычных людей означало освобождение души от рабства материи и достижение бессмертия через соединение с Богом, разумеется, не с Богом евреев, а с каким-то неясным божеством, представление о котором развивалось в течение многих поколений.
Именно этот аспект личного спасения, бессмертия души, освобожденной от бремени ее материальной смирительной рубашки, был целью культов мистерий, гностицизма (широко распространенного течения мысли, стремящегося к проникновению в тайны реальности через мистически приобретенное и тайным образом гарантированное «познание» — gnosis) и неоплатонизма.
Это устремление, весьма распространенное в то время, было удовлетворено развивающимся христианством. Освобождение индивида от пут материального, со всеми его мириадами несчастий, было достигнуто через воскресение воплощенного Бога, в известном смысле структурно похожее на мистерии и древние мифы, лежащие в его основе. Но не только христианство демократизировало и универсализировало свою мистерию; главный факт нового культа — убиение Бога — был связан с исторической реальностью; это произошло. С другой стороны, этот ужасающий факт, воплощение, сфокусировался в потоке эмоциональности, высвобожденной через глубокие символы новой веры, выраженной страстным Савлом.
Христианство, войдя в коловорот соперничающих культов в I и II в., воспринималось как еще одна восточная религия, только странная, опиравшаяся для достижения спасения своих верующих вначале в течение короткого времени на древнюю религию иудеев, но также и на мистическую и обрядовую процедуру. С одной стороны, основываясь на божественном откровении и обещая вечное спасение через всемогущественного Посредника, христианство, с другой стороны, стремилось также установить на земле новую жизнь через любовь и добродетель.
Разумеется, новая религия была, как я уже выше указывал, неумолимо враждебна ко всем формам синкретизма—к слиянию форм, ритуалов и мифов, стремящихся к обычным целям. в то же самое время ее догма, как и ее практика, все еще оставалась очень простой, то есть податливой. Ненамеренно она могла усвоить самые фундаментальные из религиозных устремлений и ритуальных практик, с которыми она сталкивалась, когда переносилась на эллинистическую почву. По этой причине заимствования были неизбежны. В великих столицах эллинистического мира происходило постоянное взаимодействие между массами народа (как элитой, так и плебеями), которые стремились к одним и тем же решениям одних и тех же проблем.
Таким образом, на протяжении III в., когда христианство стало укореняться в эллинистическом обществе, оно могло столкнуться со всеми формами языческого синкретизма и преодолеть их по той простой причине, что оно само становилось синкретизмом; оно впитало в себя и усвоило все важнейшие ритуалы, плодотворные идеи, метафоры и символы, с которыми возникали языческие религии. Христианство было способно гармонизировать все это через свое центральное понятие, кажущийся простым факт воплощения и искупительного распятия, и, не становясь хуже ни в одном пункте, могло охватить и воплотить или преодолеть все зачаточные верования и практики своих соперников в кампании по обращению адептов.
Единственная привлекательность христианства — уникальная вера, которая может свидетельствовать о казни своего собственного Бога, — дала метафизическое и трансцендентальное украшение, которое вскоре должно было инкрустировать этот факт непоколебимой опорой, весьма далекой от причудливых пустяков тех культов и ритуалов, оправдание которых можно найти только в умах мужчин.