Агитация за Царство БожьеТеория происхождения христианства / Иисус до Христа / Агитация за Царство БожьеСтраница 6
Позиция Иуды Галилеянина ни в коей мере не была лишь вопросом веры. Хотя она и выкристаллизовалась из древнееврейских писаний, в практическом плане она была новацией. (Мы увидим подтексты этого взгляда на фразу: «Услышь, о Израиль!» — в карьере Иисуса.)
Говоря точнее, нововведение Галилеянина уходило корнями в древнее прошлое, предшествующее еврейской монархии; положение о том, что Израиль «становится похож на другие нации», имеющие царя, вошло в явное противоречие с принципом, что народ Яхве должен управляться только Яхве (1 Цар. 8:18, Суд. 8:23). Но применение древнего принципа к современной ситуации должно было привести к взрывоопасным результатам. Агитируя народ и угрожая ему карами за уплату налогов римлянам и подчинение тем самым власти смертных и язычников вместо власти Бога, Галилеянин становился как светским, так и религиозным бунтарем. Мы видим в евангелиях отзвуки позиции Иуды Галилеянина в поведении Иоанна Крестителя (Лк. 3:7 и сл., Мф. 3:7) и Иисуса, который также «возбуждал народ».
Конечно, вечная природа Бога не противоречит его вторжению в историю, а следовательно, трансформация им мира в Царство Божье не требует изменения трактовки его воли. Таким образом, предостережение: «Слушай, Израиль, Господь наш Бог — один Бог» — не должно было вызвать светского движения с целью поддержки решения Бога установить свое Царство.
Возникает вопрос темперамента, поскольку иудаизм, требующий отправления определенных установлений, также обязывает набожных евреев повторить предостережение: «Слушай, о Израиль». Это происходило в течение веков до Иуды Галилеянина и, конечно, делалось религиозными евреями, не согласными с ним, т. е. «квиетистами». Но если бы вы имели темперамент Галилеянина, то это предостережение могло бы рассматриваться вами также как трубный призыв к действию. Таким образом, деятельность Галилеянина показала контраст, только в иных отношениях, между непреходящим значением Яхве и специфическими преходящими действиями от его имени. Отказываясь от пассивности, связанной с чистой верой, Галилеянин призывал народ к действию по убеждению, что Царство Божье, а следовательно, и владычество народа Яхве — израильтян будет осуществлено лишь тогда, когда Израиль в реальной жизни добьется абсолютного суверенитета, воплощенного в призыве: «Слушай, о Израиль!»
Широкая концепция, лежащая в основе этого, была обобщена во фразе «форсирование конца», а «активисты», ревностные приверженцы Яхве, имели в виду, что они заставят его завершить его собственную работу. Естественно было назвать таких «активистов» «ревнителями», «зелотами» — само это слово имело отношение к потустороннему миру, проявляемое в религиозном рвении. Фине-ес, сын Елеазара, сына Аарона, был «ревнителем» своего Бога (Чис. 25:13), а поскольку Финееса считали инкарнацией пророка Илии, который должен будет вернуться когда-нибудь в качестве предтечи Мессии (Мал. 4:5), концепция «фанатизма» к Богу сама по себе вызывала мессианистские настроения.
По мере того как Тора становилась все более священной, за столетия до Вавилонского Изгнания, то, что было рвением по отношению к Яхве, постепенно превращалось в ревностное отношение к слову Яхве — к Торе. Как и во многих других явлениях, в предприятии Галилеянина были повторены многие мотивы восстания Маккавеев.
Примерно в это время конфликт между Израилем и его соседями был усилен распространением имперских культов по всему Восточному Средиземноморью, особенно в Риме, где стало обычным поклонение императорам как божествам. Сам этот имперский культ возник из-за упадка древних языческих богов. Олимпийский пантеон к тому времени стал бледной тенью, не вызывающей никаких эмоций. Таким образом, появление императоров в качестве объектов поклонения соединилось с традиционным отношением к героям, и после невероятных военных успехов Александра Великого он был обожествлен сам, а позднее — и его преемники. Для всего этого региона обожествление правителей стало эндемическим. Таким образом, заострение внимания на первой заповеди и ее превращение в политическое оружие усилило противоречие между евреями и язычниками. Оно сделало необратимым раскол между ними. На фоне обожествленных местных правителей всех сортов непоколебимая настойчивость Иуды Галилеянина в отыскании подтекстов первой заповеди превратилась в политику. Между метафизикой римского имперского культа и неизбежным наступлением Царства Божьего не могло быть никакого компромисса. Простое понимание того, что первая заповедь, нарушенная требованием императора почитать его как Бога, должна была усилить борьбу за религиозную свободу, очень подходило для тех, кто выбрал действие.
Фактически именно это понятие свободы — на протяжении всего периода ранней Римской империи — было величайшим достижением в деятельности Иуды Галилеянина. Но было бы анахронизмом думать, что свобода, которой искали сторонники активных действий, была порождением политического честолюбия светских бунтовщиков. «Активисты» имели в виду не просто политическую свободу; на самом деле здесь подразумевалось освобождение Израиля, связанное с Концом света. Для участников борьбы против Рима эта концепция не требовала анализа, поскольку религия и политика сплелись в единую ткань.