Система СавлаТеория происхождения христианства / Христос после Иисуса / Система СавлаСтраница 10
Так, в ходе эволюции ранней религиозной общины к Церкви первоначальное значение крещения должно было исчезнуть вместе с увяданием идеи о Конце света. Поскольку крещение Савла считалось действенным только для последнего поколения, в котором оно зависело от квазифизического понятия телесного тождества с мистическим Телом Христа, эта идея с неизбежностью стала бессмысленной, коль скоро Конец света уже больше не ожидался.
Таинства, начинавшиеся с гарантирования участия в Мессианской Славе, теперь были обобщены, распространившись по всей орбите развивающейся Церкви. Когда исчезла теория Конца света, фундаментом Церкви должно было стать бессмертие как таковое.
Различие между мессианским блаженством и вечным (Савл считал его фундаментальным) было попросту стерто. Представление о привилегированном последнем поколении Конца света, которое должно было вызывать экстаз у тех, кто находился в его власти, уже отжило свой век. «Последнее поколение», так и не став последним, в конце концов, превратилось в обветшалую идею. А поскольку по мере того, как люди умирали, эта идея уходила в прошлое, то уже больше не было никакого различия между мессианским блаженством и вечным — они слились. Мессианское Царство, ожидаемое Савлом с таким нетерпением, пришлось уравнять с Царством Божьим, да и оно также откладывалось и выносилось таким образом за пределы обычной эмоциональности.
Возможно, Савл ничего не изобрел: он просто создал некое соединение, точнее, смесь идей разного происхождения, преследовавших разные цели, чтобы использовать это для облегчения собственных страданий. Для создания такой смеси он погрузился в глубины истории.
Конечно, монотеизм подавлял многие бессознательные элементы и сублимировал другие, создавая при этом такую структуру, которая могла бы выразить возвышенную духовность и в то же время дать выход эмоциям — тоже до определенной степени. Но для Савла это не подходило. Его страдания заставили его в ужасе отказаться от радикального упрощения, свойственного монотеизму. Язычество, с его опорой на эмоционализацию магии, его капитуляцией перед тайными силами, непостижимым образом обосновавшимися в мире, давало Савлу некоторое удовлетворение, связанное с такой структурой идей, которую он, как иудей, вероятно, не мог осознанно принять, но которая подтверждалась — как он считал — огромной важности фактом воскресения Иисуса и которую он мог усвоить (притом с подлинным энтузиазмом) как часть божественного плана, возможно, только потому, что язычество — по неосознанным причинам — всегда привлекало его.
Все, что было подавлено в предмессианском иудаизме, в эмоциях Савла вышло на поверхность. Например, евреи заменили древние человеческие жертвы (следы которых еще оставались в еврейских писаниях) системой принесения в жертву животных, а позже — и чисто символическими жертвами. Это означало вытеснение магических действий напоминающими (символическими) действиями.
Савл воскресил древнюю процедуру, снова привнес ее в реальную жизнь. Теперь происходило символическое поедание человеческого существа, считающегося Богом. Но при этом Савл усилил мощь этой процедуры, создав иную систему символов вокруг действия, которое было по своей сути и грубо материалистическим, и полностью магическим. Совершенно очевидно, что евхаристия представляет собой античное понятие божественно-человеческого жертвоприношения; как некий «привкус язычества», она регрессировала на стадию, существовавшую задолго до монотеизма.
Евхаристия, представляющая самый примитивный способ отождествления себя с объектом поклонения, символический способ достигнуть полного поглощения, не могла считаться эффективным, почти буквальным действием без гармонизации отношений людей с Отцом.
Этот ритуал обладает особой силой для тех, кто может принять его, потому что он представляет собой слияние двух противоположных понятий: провозглашение осуществленной надежды и обыденное осознание того, что реализация этой надежды отсрочена. Ранние верующие в евхаристию Савла, которая по форме, конечно, напоминает простой коммунализм еврейской Пасхи, будучи совершенно иной по содержанию, могли благодаря ей стать «одним телом» с бессмертной Славой Господа Спасителя, символ мощи которого возрастал благодаря его осязаемости. Таким образом, эти верующие могли предвкушать свое соучастие в Конце света, одновременно — в пределах рамок «здесь и сейчас» — испытывая богатые эмоции жизненного ритма, установленного этим и другими таинствами.
По всей вероятности, это была не собственная инициатива Сав-ла. Им был заимствован языческий тип общинной трапезы. Евхаристия заключалась в трансформировании общей еды в поминальный религиозный праздник, вращающийся вокруг глубоко понимаемой Иисусовой смерти. Как только эта традиция возникла, неизбежно повысилось само значение поглощения символа тела Иисуса. Это символическое поглощение становится таинством; теперь трапеза была превращена из служащей напоминанием еврейской Пасхи, в которой Иисус просто принимал участие, в трапезу, в которой его самого съедали. Господь стал и поедателем, и пищей.