Система СавлаТеория происхождения христианства / Христос после Иисуса / Система СавлаСтраница 2
Таким образом, разделительной осью между иерусалимскими последователями Иисуса и полуязыческими братствами, образовавшимися на грекоязычной территории диаспоры, было различие между еврейской концепцией мессианского Сына Человеческого и полным смысла понятием Господа, начало которому положили некоторые неизвестные предшественники Савла, который, в свою очередь, бесконечно расширил его.
Это различие было кардинальным; Сын Человеческий (представление о сверхчеловеке, который все же не был божественным существом, фигурировало в представлении о Конце света, нафантазированном евреями и являвшемся совершенно бессмысленным для неевреев) был всего лишь фактор Конца света. Он был, так сказать, неким измерением, но только в рамках Мессианского Царства. У него не было никакого предсуществования по отношению ко всем людям на земле. Просто он ждет, пока будет подан сигнал, после чего он выйдет на сцену небесного театра, чтобы сыграть свою необыкновенную роль.
Эта исходная позиция новой веры вскоре была расширена. Поскольку приверженцы новой веры пополнялись полуязычниками, фактор «Господа» вообще не был для них элементом Конца света. Он был некой мистической экзальтацией, испытываемой тотчас, немедленно. Это было текущим естественным состоянием. Для возбужденных посвященных это означало реальное присутствие Господа Иисуса Христа в каждый момент собрания общины его приверженцев. Именно такая схема послужила механизмом идентификации между новой мистерией, возникшей в Антиохии, и существующими мистериями эллинского мира. Ибо именно этот элемент сделал их тождественными. Адепты языческих мистерий также испытывали мистическое присутствие своего Спасителя в каждый момент психофизической идентификации с ним.
В обращении к Иисусу, еврейскому Мессии, — «Господь Иисус»
— Савл изменил первоначальное понятие, которое пока еще было суммированным понятием веры иерусалимских последователей Иисуса, на что-то такое, что слилось с образом мысли или, скорее,
— эмоциями, связанными с мистериями. Путем преобразования еврейского Мессии — человека, наделенного силой от Яхве, искупающего грехи избранного народа и посрамляющего его угнетателей, — в посланника и воплощение Бога, которому поручено спасти всех людей и гарантировать им блаженство в будущей жизни, что дает возможность душе каждого человека выполнить свое истинное предназначение, Савл бессознательно расширил, обобщил центральный вопрос веры и сместил ее акцент.
Независимо от того, осознавали современники потенциальные проблемы различия между этими двумя понятиями — Сыном Человеческим и языческим Господом — или нет, они были по самой своей сущности несовместимы. Понятие Сына Человеческого, сходящего с облаков, чтобы установить Мессианское Царство, никогда не смогло бы распространиться за пределы иудаизма (если бы, конечно, не пришел Сын Человеческий).
Таким образом, изобретенное Савлом двойное понятие (с одной стороны, вера в воскресшего Иисуса, Бога Вселенной, а с другой стороны, ритуализированное поклонение Господу Иисусу, усвоенное Савлом в языческой среде) окончательно стало действующей платформой новой веры. Вера была смещена с «Назорея» (на котором были сосредоточены ожидания иерусалимских последователей Иисуса) на «Распятого», то есть на божественную личность, существовавшую до творения, воплощение Духа Божьего, ныне сошедшее на землю, чтобы породить новое человечество, для которого он станет новым Адамом.
Этот космический миф был сосредоточен на ключевом понятии Сына Божьего, на понятии, чуждом для всей иудейской мысли, поскольку каким же, в конце концов, образом мог недосягаемый, трансцендентный Бог Вселенной породить дитя в человеческом теле?
Любого человека, вдохновленного Богом, даже праведного правителя, с уважением называли «слугой Божьим». В Септуагинте это — обычное греческое выражение (pais tou theou), в котором греческое слово pais означает одновременно и слугу, и ребенка. Таким образом, переход между pais, слугой, и pais, сыном, был весьма плавным: в Посланиях Савла это — очень распространенное выражение.
И тем не менее, хотя эта тривиальная игра слов могла облегчить Савлу приближение к данному грандиозному понятию, вряд ли она послужила причиной его возникновения. В утверждении, что «Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас . » (Рим. 8:32), Савл явно прорывается за пределы пустословия к глубокой мифологической концепции о человеческой судьбе. Последствия этой мифологии круто изменили монотеистический процесс искоренения мифологических остатков, переведя его в русло длительного угасания идеи.
Для еврейской набожности Савла было немыслимо просто отрицать Яхве, поэтому он проводит осторожное различие между ним и Господом Иисусом. Для Савла Господь так или иначе остается зависящим от Бога (1 Кор. 3:23) и слушается его «даже до смерти» (Флп. 2:8); для него Бог — это субъект, присутствующий во всем (1 Кор. 15:28). Савл суммирует все это в одном глобальном утверждении: