Дунаев - Вера в горниле сомненийДополнительные материалы / Дунаев - Вера в горниле сомненийСтраница 230
"Царь — есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием своих целей".
Возможность отыскания законов истории определяется необходимостью отказа от этой видимости как от вредной фикции: "Причин исторического события — нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскивания причин в воле одного человека ."
В этом суждении Толстого важно выявить смысл, какой он вложил в понятие "единственная причина всех причин". Что это — Божия воля, Промысл Божий или неведомый безразличный к человеку рок? Ответ на этот вопрос невозможно дать до выяснения характера толстовской религиозности в период написания "Войны и мира", ибо понятия Промысла Божия вне христианства не существует. Можно сказать точнее: его нет вне Православия. Следовательно, важнейшим вопросом является вопрос, насколько православным по характеру своему было миропостижение Толстого, сам тип его мышления в то время. Но ответ на него может быть дан лишь после осмысления всей образно-философской иерархии его эпопеи.
Вернёмся пока к ходу толстовских рассуждений. Почему вообще создаётся иллюзия возможности воздействовать на события? Это объясняется позднейшей игрой ума, бессмысленные события представляющего осмысленными. Можно сказать и иначе: познанию истории мешает раздробленное сознание, не умеющее постигать все явления в их единстве, совокупности. "За деревьями не видеть леса", — говорят о таком сознании. Необходимо для осмысления законов бытия рассматривать его в целостной нераздельности — сопрягать всё со всем.
Сопрягать — одно из ключевых слов в толстовском миропонимании периода "Войны и мира".
Однако сопряжение не может быть постигнуто разумом, разум всегда бессилен перед нераздельной целостностью явлений (оттого он всё и дробит для облегчения собственных усилий, всегда недостаточных): " .нашему уму недоступны причины совершающихся исторических событий". Целостность познаётся бессознательно.
Вообще понимание всего, знание обо всём важнейшем приходит вне рассудка и выражается и воспринимается не в слове, а помимо слова: через взгляд, через движение, музыкальный образ и т.п.
Трудно отыскать в русской литературе столь убеждённого антирационалиста, как Толстой периода "Войны и мира".
Но полнота сопряжённой целостности недоступна и интуитивному бессознательному познанию: у Толстого всегда остаётся некое непознанное пространство той силы и тех законов, которые управляют всеми процессами исторического движения народов. На существовании этого непознаваемого и основывает Толстой своё понимание свободы, соотношения свободы и необходимости.
Прежде всего, свобода и необходимость обратно пропорциональны одна другой. Познать существование этой пропорции необходимо, ибо это определяет меру ответственности человека за свои поступки.
Такое рассуждение Толстого весьма важно для понимания дальнейшей эволюции его взглядов: позднее он придёт к выводу об отсутствии на человеке вины за его поступки, поскольку всё определяется жёсткой детерминированностью всего бытия, полным господством необходимости, то есть и отсутствием свободы. Ведь свобода, приходит Толстой к такому выводу, есть не более, чем фикция, ибо представление о ней строится лишь на незнании истинных причин, руководящих человеком. Однако, знаем ли мы о них или нет, если мы признаём их существование, пусть и не до конца познанное, они всё же определяют собою всё бытие, диктуют ему полную зависимость от создаваемой ими необходимости.
Но Толстой сознаёт: " .как только нет свободы, нет и человека". Как выйти из образовавшегося тупикового противоречия? Толстой поступает остроумно: говорить о свободе всё же возможно, поскольку полнота необходимости непознаваема: " .то, что известно нам, мы называем законом необходимости; то, что неизвестно, — свободой. Свобода для истории есть только выражение неизвестного остатка от того, что мы знаем о законах жизни человека". То есть свобода есть следствие некоторого невежества людей. Толстой, кажется, вступает здесь в противоречие с известным диалектическим определением свободы как осознанной необходимости: для него она есть именно непознанная необходимость.