Дунаев - Вера в горниле сомненийДополнительные материалы / Дунаев - Вера в горниле сомненийСтраница 452
Безбожие социальной утопии вынуждает человека безусловно отвергать сокровища на небе — и искать сокровищ земных. Только на обладании таковыми основывает идеология своё понимание человеческого счастья.
Разумеется, любовь, утверждаемая в Православии как высшая духовная ценность, разрушается в коммунистической идеологии постулированием классовой непримиримой вражды. Где нет любви, там нет места и состраданию.
О смирении применительно к революционной психологии тоже говорить бессмысленно.
Заповеди блаженства для коммунистической идеологии — совершеннейшая нелепица.
"Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное" (Мф. 5,3), — это последовательному атеисту понять не под силу.
Что же до десяти заповедей, данных Моисею на Синае, то и они в основах идеологии отвергаются (а что практика с теорией не согласуется — так то вопреки идеологии).
О первых четырёх заповедях и говорить нечего: они не могут всерьёз восприниматься в атеистическом мировоззрении.
Заповедь о почитании родителей находит опровержение в легенде о Павлике Морозове (о персонаже, заметим, литературном: реальный мальчик был весьма далёк от того образа сознательного классового бойца, каким представили его советские поэты, прозаики и драматурги). Если отец — враг, его уничтожают.
Как говорить о заповеди "не убий" с теми, кто утвердил свою власть жестоким беззаконным террором? Конечно, во времена относительно благополучные властвующие большевики в своих законах прописывают запрет на убийство, но стоит коснуться их собственных интересов — и они не поколеблются уничтожить миллионы своих противников.
Седьмая заповедь была опровергнута идеей разрушения семьи, идущей ещё от Чернышевского. Многие ранние коммунисты исповедовали теорию "свободной любви". Конечно, более здравомыслящие осознали, что это означает рубить сук, на котором сидишь. Но семья стала пониматься слишком однобоко: как социальная ячейка общества. Понятия о таинстве брака, о малой Церкви были отброшены, и это служит лишь медленному разрушению семейного начала.
Идея воровства была изначально поддержана ленинским лозунгом экспроприации экспроприаторов. "Не укради", — предупреждает Творец. "Грабь награбленное", — призывает вождь.
Не лжесвидетельствуй . Система поощрения ложных доносов, существовавшая при утверждении коммунистической власти, успела развратить сотни и тысячи. Бесследно ли прошла господствовавшая в идеологической пропаганде ложь?
Не желай чужого имения, не завидуй . Но ведь это же движущая внутренняя сила всех революционных движений, которые возглашают экспроприируй, то есть грабь!
О какой нравственности можно вести речь, когда сам Ленин едва ли не постоянно напоминал: нравственность зависит от выгоды текущего момента.
Говорят, что нынешние коммунисты — не те, иные. Да нет, именно те. Просто в коммунистической природе утвердилась способность мимикрировать, применяться к обстоятельствам, лгать. Они ни от чего не отреклись: ни от имени, ни от истории, ни от прежних святынь. Самое большее, на что они способны: на признание некоторых перегибов в своей прошлой истории.
Одно из духовных преступлений той идеологии, от которого она вряд ли когда сможет отказаться, — обожествление фигуры Ленина. Новая религия нуждалась в кумире, высшем авторитете, своего рода абсолюте, опираясь на который можно было обосновывать все идеи и действия, воплощающие эти идеи в жизни. И в короткое время едва ли не самый отвратительный и жуткий персонаж истории превратился в подвижника и праведника, в святого, в благостного "дедушку Ленина".
В мифе о Ленине — парадоксальное сопряжение жёсткого рационализма и фальшивого фидеизма. Слово — "фидеизм" — Ленин употреблял как самое бранное в своей философской работе "Материализм и эмпириокритицизм" (1914). Синонимом этого термина, обозначающего примат веры над эмпирикой, было для вождя слово, по цензурным соображениям отставленное, поповщина. Теперь весь облик этого человека был едва ли не целиком вымышлен художниками соцреализма и принят на веру большинством советского народа.
Образ Ленина выстраивался в произведениях советской литературы по единому шаблону, отступление от которого было невозможно. Этот шаблон изготовили преимущественно Горький и Маяковский, сумевшие облечь его в собственной практике в достаточно совершенную художественную форму. Особенно у Маяковского Ленин представлен с мощным поэтическим напором. Автору лиро-эпической поэмы "Владимир Ильич Ленин" удалось преодолеть декларативность политического изложения и схематизм основной идеи. Но схема остаётся схемой. Основные константы её таковы: