Дунаев - Вера в горниле сомненийДополнительные материалы / Дунаев - Вера в горниле сомненийСтраница 273
Так, прежде всего, это чувство само по себе даёт душе такое наслаждение, о полноте и возможной остроте которого знают только те, кто его пережил"
В незаконченных "Воспоминаниях" (1902—1906) сам Толстой признаёт, что умилённую любовь, наслаждение этой любовью, любовью и к людям и к Богу, он начал испытывать уже в раннем детстве и что затем это чувство часто было переживаемо им.
Отметим сразу одно из коренных отличий любви в толстовском и православном достижении. Это отличие отразилось в различном понимании и внутреннем переживании умиления как экстатического блаженства у Толстого и как слезной скорби по своей греховности у Святых Отцов.
Заблуждение Толстого не в том, что он призывает к состраданию, а в том, что он абсолютизирует его как самодостаточную ценность, что он делает из сострадания источник наслаждения. "Духовность отброшена; с религией, наукой, искусством, государством покончено, — писал об этой стороне мирочувствия Толстого И.А. Ильин, — и теперь, как ему казалось, можно будет предаться всеобщему наслаждению всеобщим состраданием.
Счастье это постоянно напоминает, стоит совсем рядом, близ, при дверях: наслаждайся своим собственным состраданием и не препятствуй другим".
По сути, Толстой, не найдя счастья в прежних своих стремлениях, попытался обрести его в иной форме и не вышел из рамок всё той же эвдемонической системы ценностей.
Ильин имел полное право назвать толстовскую "любовь" противодуховной: она закрывает путь ввысь и даже препятствует вопросу о существовании какой-либо "лучшей", то есть высшей любви. Совершенно ясным становится теперь причина отвержения Толстым истинно духовных ценностей Православия. Поэтому всякий раз, когда следуя за особенностями толстовского словоупотребления, мы используем слово "дух", мы не должны забывать, что под этим словом на самом деле укрывается сущность душевного уровня.
"Я не знаю во всемирной истории другого гения, которому была бы так чужда всякая духовная жизнь, — писал Н.Бердяев. — Он весь погружён в жизнь телесно-душевную, животную".
Связи с Богом у Толстого нет, поскольку нет цельности в толстовском богопонимании и вероучении. К попытке разъяснить своё понимание Бога он возвращался постоянно, но так и не смог дать какого-либо связного суждения.
"Что такое Бог? Зачем Бог?
Бог — это неограниченное всё то, что я знаю в себе ограниченным".
"Бог это то всё, бесконечное всё, чего я сознаю себя частью".
"Есть прежде всего и несомненнее всего известное нам неопределимое нечто; нечто это и есть наша душа и Бог".
Неопределённость эта рождается из того, что Бог непознаваем; желание познать Его лишь мешает человеку ощущать свою связь с Ним.
Толстой отвергает православную истину о Боге, едином во Троице, о Творце-Вседержителе, и предпринимает судорожные метания, стараясь отыскать наиболее подходящие для него представления о Боге в различных религиях, у мудрецов, какие только оказывались ему доступны в своих писаниях.
Для Толстого само учение Христа есть лишь один из вариантов изложения некоей единой истины, отражённой многими мудрецами.
Толстой изучал различные религиозные учения ради возможности отыскать единомышленников для подтверждения собственной правоты. И помощь в прояснении собственных представлений. Он не сторонней истины искал во всех этих религиях, чтобы что-то позаимствовать для себя, но искал той истины, что вызревала в нём самом. Идеи дальних и ближних мудрецов должны были помочь Толстому понять самого себя. И помощь эту он получил в соприкосновении со многими религиозными и философскими системами. Именно так окончательно сформировалось представление Толстого о Боге, о мире, о смысле бытия. Точнее, отчётливее проявилось сформированное прежде.
Например, в восточных религиях он отыскал подтверждение своей мысли: Бог не есть Творец. И, вероятно, именно даосизм помог Толстому окончательно сформировать в своём сознании образ потока безличного начала как идеала и основы бытия.
Можно окончательно прояснить суть толстовского веросознания, обобщить сказанное ранее.
По мнению Толстого:
Бог есть некое неопределённое начало духа в человеке, которое человек может ощутить в себе как любовь, как возможность самоуслаждения своего рода экстатическим блаженством и умилением от сознания собственной нравственной непорочности, как моральный гедонизм. Это ощущение можно обрести путём отвержения телесных стремлений и удовольствий, нравственным самосовершенствованием (тем, что Толстой называет жизнью не для тела, а для духа). Таким образом, соединение с "богом" есть переживание морального блаженства на земле, понимание этого даёт человеку спасение от тягостного душевного состояния, какое он неизбежно ощущает, когда не знает истины. Эту истину открыл людям Христос, и точно выразил апостол Иоанн, поэтому Толстой и утверждает, что апостольская мысль лежит в основе христианства. Церковное же учение, согласно Толстому, затемняет понимание этой истины, отвлекает от неё, морочит голову ненужными догматами и таинствами. Совершается это потому, что люди, составляющие иерархию (начиная с апостола Павла), не поняли Христова учения, живут телесными интересами, для обеспечения которых и устроили всё то, что называется церковной жизнью.