Дунаев - Вера в горниле сомненийДополнительные материалы / Дунаев - Вера в горниле сомненийСтраница 425
Бунин пишет о полноте бытия у Толстого, и чувствуется, что это бунинское же свойство. Он пишет о "сладострастии" Толстого и то же о себе: размышляет, опровергает, защищает от обвинений тех, кто не может постигнуть по своей малости невместимо большое. Бунин пишет о толстовском ужасе смерти — и значит о своём же нежелании выйти из Цепи. "Боже, оставь меня!" — не общий ли это вопль тех, кто близок к выходу из Бывания?
Близкие к выходу — уже вне нормы. Они ненормальны, поэтому воспринимаются как сумасшедшие. Бунин пристально всматривается в это сумасшествие Толстого, которое и самим Толстым признавалось, и утверждает: это естественно, нормально для освобождающихся.
Бунин верно осмысляет толстовское критическое восприятие бытия в последний период творчества (и своё собственное во многих произведениях?), его обличительную мощь: причина не в социальных стремлениях, вовсе нет: "Если жизнь не бесконечна, то она просто бессмысленна; а если она бессмысленна, то жить вовсе не стоит ."
Если жизнь бессмысленна, то она подменяется суетой, суетностью, страданием. А это — от желаний. А желание — свойство личности. Освобождение человека ради бесконечности есть освобождение от личности. Бунин повторяет это однообразно, как избранный. Он не хочет сделать вывода об освобождении от греховной повреждённости. Он не знает, как и Толстой, не хочет знать первородного греха.
Бунин признаёт с состраданием: "От всех чувств и от всех мечтаний осталось теперь, на исходе жизни, одно: "Помоги, Отец! Ненавижу свою поганую плоть, ненавижу себя (телесного) . Всю ночь не спал. Сердце болит, не переставая. Молился, чтобы Он избавил меня от этой жизни . Отец, покори, изгони, уничтожь поганую плоть. Помоги, Отец!"
Оба не мыслят возможности преображённой плоти.
Христианство не отвергает плоти, но отвергает плоть повреждённую, учит о преображении плоти мира тварного, об обожении плоти. Путь к этому открыт Воскресением Христовым. Воскресением во плоти.
Но оба, Толстой и Бунин, не мыслят спасения через плоть воскресшую.
"Что освободило его? — вопрошает Бунин о Толстом. — Пусть не "Спасова смерть". Всё же "праздновал" он "Смерти умерщвление", чувство "инаго жития вечнаго" обрёл. А ведь всё в чувстве. Не чувствую этого "Ничто" — и спасён".
Здесь — итог всех исканий.
Не "Спасова смерть" — значит и не Воскресение. Оно именно отвергается: пусть . пусть не Спасом спасён, но спасён.
Но если не Спасом, то не спасён и вообще.
Смерть побеждается Христом в Воскресении. Об этом сказано в Пасхальном тропаре:
"Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущым во гробех живот даровав".
Всё остальное — хула на Духа и усугубление апостасии мира.
Несомненно, Бунин не кощунствовал осознанно. Его просто слишком далеко увело его увлечение. Но отрицательный опыт — тоже опыт. Такой опыт как предупреждение каждому, где можно упасть.
Что нужно, чтобы избежать падения? Ответ один — держаться Православия. Однако всегда больше убеждает не общее рассуждение, но живой опыт живой жизни. Такой опыт мы обретаем в бытии и творчестве писателя, обратиться к которому настал черёд.
Глава XVII
ИВАН СЕРГЕЕВИЧ ШМЕЛЁВ
(1873 - 1950)
1
Повседневная действительность нередко кажется безрадостной, порой отталкивающей. И.С. Шмелёв в своём творчестве вовсе не отворачивался от "ужасов жизни", изображая их с суровой реалистичностью, ничего не скрывая и не приукрашивая. Дело в той позиции, с которой писатель изображает эти "ужасы". Творческое credo Шмелёва предельно кратко и точно выражено в его рассказе "Переживания" (1911): "В гримасах жизни находить укрытую красоту".
За внешним увидеть внутреннее, подлинное — вот цель Шмелёва. Но у него нет в таком стремлении символистского тяготения к мистической тайне. Он хочет вызнать земное, но не обманчиво-поверхностное, а глубинно-сущностное.
И это обусловило такую самобытную черту произведений писателя, как сочетание трезвого, порою сурового бытовизма со своеобразной идеализацией действительности. Идеализация у Шмелёва — это нахождение "укрытой красоты" даже среди "гримас жизни". Своеобразие её и в том, что она никогда не выходит у писателя за рамки чисто бытового изображения действительности.